Митинговое

Как говорил один поэт, большой любитель позитива, – у нас в России правды нет, но топонимика правдива. Заглянем истине в глаза: сюжет поистине улетный, что на Поклонной – те, кто за, а те, кто против, – на Болотной.

Никто ни в чем не виноват – у нас всегда выходит чудо «из тьмы лесов, из топи блат». А вы хотели бы откуда? У нас и в прежние года преобладала отчего-то не слишком чистая вода, а нынче полное болото. Но знает каждый идиот, знакомый с дарвиновской сказкой, что жизнь выходит из болот – стихии бурной, хоть и вязкой. Другой среды в столице нет (да и в окрестностях не очень): родной пейзаж за десять лет был капитально заболочен, и если вдуматься – не жаль. Чего бы мы ни изрекали – болотная горизонталь сильнее всякой вертикали.

Недаром бледен цвет ланит и жидок вид родимой плоти: наш государственный гранит стоит опять же на болоте, покорном, зверском и святом, живущем рабски, но свободно... И «Медный всадник» был о том, и «Петербург», и что угодно. Грозить болоту – курам смех: нетленна эта парадигма. Болото переварит всех, само ж оно непобедимо. Тростник, камыш, осока, сныть, неиссякаемая слякоть, – нельзя в нем плыть, но можно жить; в нем трудно петь, но можно квакать! Потенциал его велик, хотя невидим для кого-то, и я, как истинный кулик, хвалю родимое болото; пускай соседей большинство боится мглы его дремотной, – зато уж выход из него я вижу только на Болотной.

А вот Поклонная гора, и всем ясна ее природа, – оплот смятенного Едра, фантом Уралвагонзавода. Россия (чей печальный клон сегодня мы являем взору) к Наполеону на поклон – и то не шла на эту гору; она гордилась испокон, что бодрый дух ее не сгублен, – но вот явилась на поклон на эту гору, и кому, блин?! И кстати, главная-то жесть, как любит говорить Парфенов, – что из болота выход есть, но есть ли выход из поклонов? Еще надежда есть пока уйти из топи, став хоть чем-то, – надежда есть для хомяка, но где надежда для Шевченко? Зачем они стоят в снегу и там комедию ломают, когда несут свою кургу и сами это понимают? Зачем вам этот быдлодром, публичный срам на всю планету? С Болотной мы, глядишь, уйдем, но ведь с Поклонной хода нету. И что за неизбывный стыд, что снова, как во время оно, страна родная состоит лишь из болота и поклона? Кто пишет левою ногой сценарий этот третьеклассный? Но нету площади другой. Не дай Господь, дойдет до Красной.

Постскриптум. Я уже трясусь от еле сдержанного смеха, что государственный ресурс – крича, что врали «Дождь» и «Эхо», – не постыдился утверждать, впадая в непонятный морок, что на Болотной двадцать пять, а на Поклонной – сто и сорок. Я понимаю этот пыл – пыл облажавшихся публично. Я на Болотной тоже был, и это даже не комично. Мне эти цифры – тридцать, сто, – смешней Уралвагонзавода. Я напророчу кое-что: пройдет, боюсь, не больше года, – десятки тысяч возгласят решительно и голосисто, что было минус пятьдесят, а на Болотной – тысяч триста. И члены партии ворья воскликнут с наглостью коронной: «Я там стоял! И я! И я!» А кто ж томился на Поклонной? Кто, дикой злобой обуян, там убивался, глядя на ночь?

Боюсь, что только Кургинян.

Я вам сочувствую, Ервандыч.

Д. Быков